Knocking on Heaven's Door

Объявление

18+ Мистика, хоррор, октябрь 1984
24.11.17
Время на расслабление кончилось. Мы подготовили два замечательных квеста для взрослых и не очень. Спешите занять места. Влезут, конечно же все, но все равно спешите!
CHAPTER 1. Just Can’t Get Enough
18.11.17
Кошмар подкрался незаметно! Может, и не совсем кошмар, но мы - точно. Спешим сообщить, что наша ролевая открывает свои двери для всех страждущих душ, желающих потрепать нервишки. Проходите, располагайтесь поудобнее и не заглядывайте под кровать. Мы предупреждали!

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Knocking on Heaven's Door » Личные эпизоды » He's lost control


He's lost control

Сообщений 1 страница 13 из 13

1

He's lost control
октябрь; бар и дом Джона. Джон, Ричард

https://i.imgur.com/vLsI4Za.gif https://i.imgur.com/94Ocn4D.gif
https://i.imgur.com/36nt1O3.gif https://i.imgur.com/IPQtINj.gif

Всего лишь очередной вечер в баре, что может пойти не так? 

+1

2


     Закрой глаза и смотри.
     Вместо картин и четкости - абстракция из красных и бурых пятен, вместо холста - обратная сторона собственных век. Всего лишь небольшой луч света, падающий на лицо, а столько боли. Вспышки и пятно крутятся, меняют формы, цвета от центра к периферии и наоборот, из светлого в темный, из темного в светлый. Голова кружится. Цвет лавы, ощущения раскаленной магмы, которая вот-вот и затечет куда-нибудь в подкорку через глазницы. Но если открыть глаза - ослепит, иглами света в белок, острой болью в лобную долю. Это все проходили. Неоднократно. Надо переждать, привыкнуть. Дать сбившемуся восприятию и мозжечку прийти в норму, встать на точку опоры, а не кружиться по ее орбите. Космические перегрузки. Если он переживет это утро (в сотый раз), то он точно может быть членом следующей космической экспедиции. Может, где-то там будет рай (но для начала выжить бы в аду).

     Надо переключиться. Забыть об ощущении полета вниз по спирали. Отвлечься на... Дышать тяжело. Рука на его груди кажется слишком, даже не привычно, тяжелой. Впрочем, может дело в сбитых и обостренных ощущениях. Его тело сейчас самый точный барометр, потому что можно поклясться, он чувствует каждую атмосферу, что давит на него, каждый паскаль. Чтобы переместить эту руку, надо собраться с силами, пошевелиться. Господи, как затекли и болят мышцы спины. Сколько раз он падал, пока добрался до дома, об сколько ступенек разодрал колени? И как вообще он добрался? К черту, потом. Сейчас куда важнее переместить руку (господи, да в ней тысяча атмосфер!) со своей груди чуть ниже. Все действительно так тяжело и медленно, или кажется? На вдохе передвигает руку еще пониже, куда-то на живот. Тяжесть и тепло меняют свое положение. Становится хуже. Комок  из всей той грязи, которая находится у него внутри, подкатывает к горлу. Несколько нервных глотков сухого воздуха. Постукивание свободной ладонью по кровати, будто попытка успокоить свой организм. Комок вновь оказывается где-то в области желудка и тошнота отступает. Чужую руку со своего тела приходится убрать вовсе. Потому что где бы она не находилась - станет хуже. На лбу тепло (жар раскаленного железа), сплавит мысли, чувства и боль в один большой ком, который потечет через глаза, нос, уши; на груди - лишит возможности дышать; на животе - ... Не стоит, и так понятно.

     Пожалуй, стоит задуматься, чем он вообще вчера заслужил спать с ней в кровати, ее объятья. Отчаянием, унижением, болью? Что он сказал, сделал, чтобы после стольких недель проснуться с ней в одной кровати? Сколько этим вечером было битой посуды и слез, сколько осколков он собрал своим телом и душой? Может, это дает ему право на... Проводит сухим языком по потрескавшимся губам. Попытка сказать хоть слово заканчивается тихим хриплым и невнятным стоном. Очередной вдох вязкого воздуха.

    - Пожалуйста, Алма - старается не хрипеть. Звуки собственного голоса сейчас кажутся такими неестественными, режут слух, покалывают височные доли. - можно воды и аспирина. - Умоляющим голосом, почти шепотом. Очень хочется пить, и чтобы прошли все ощущения. Та часть сознания, что отвечает за воспоминания, напоминает вкус холодной воды, те ощущения, с которыми она будет скатываться вниз по пересохшему горлу, как разом отступит тошнота, боль, как смоются все грехи.

     После срывов всегда хуже, чем было до этого.
     Это последний раз. (Это очередная ложь).

     Закрывает ладонью глаза, чтобы защитить их от света, который причиняет боль. Вопреки ожиданиям вспышки не проходят, просто меняют цвет на зеленый и желтый, начиная свою пляску в обратную сторону. Ощущения головокружения тоже сменилось, теперь он плыл по спирали вверх. Сложно быть более жалким, чем сейчас, когда даже выругаться нет сил, получается лишь тихий скулеж.

Отредактировано Richard Graham (2017-12-10 07:14:14)

+1

3

Поднимать голову с подушки всегда тяжело. Джон за всю свою жизнь привык просыпаться очень рано, чтобы погулять с собакой, отправиться куда-то, да  и вообще его организм категорически отказывался воспринимать слишком длинный сон. Если раньше это не было такой уж проблемой, то в Пайн Прейри он мало того, что вообще разленился, так и еще его ночные смены заканчивались черт знает когда, но просыпался он все так же безбожно рано.
Сейчас он чувствовал определенную тяжесть в голове, но его похмелье всегда быстро проходило. Один из его знакомых назвал это божьим даром алкоголику, на что Джон лишь фыркнул, отказываясь принимать, что мужик за облаками вообще имел хоть какое-то значение для его судьбы и сделал для него что-то. В этом вопросе он все еще был уперт как баран. Да и вообще, зачем богу наделять кого-то талантом пить и с утра быть огурцом, такой бред могли придумать только верующие. В любом случае, неизвестно откуда там это все взялось, но оно было, а вот судя по звукам, что доносились рядом, кому-то повезло не так сильно.
Кому именно там не везет, Джон прекрасно помнил, потому что выпил на полведра меньше, чем его партнер, ведь все же был на рабочем месте, да и до дома его как-то дотащил. Интересно, что сказал бы Ричи, когда понял, что домой его вез водитель лишь немного трезвее, чем он сам. В данный момент, вероятно, ничего внятного, потому что он лишь старательно скидывал с себя его руки и стонал. Надо было дать ему время хоть немного загрузить свои системы, чтобы он был в состоянии вести диалог, а сам Роусон пока просто перевернулся на спину, чуть приподнявшись на подушке, и взял с тумбочки стоящую там бутылку пива. Та оказалась отчего-то пустой, поэтому он отставил ее, взяв еще одну, которая стояла дальше. Там, к его счастью, нашелся напиток, потому что пить хотелось неимоверно. Ему действительно стоило учить Огурчика таскать ему бутылки пива по утрам, а не тапочки и газеты.
От пива, в самом деле, стало чуть легче, словно до этого всего его голову сковывала в кольцо огромная змея, примерно такая же как та, что сверкала глазами с упаковки сигарет, которую он вчера забрал в баре. Какого бы эстета он не строил из себя в Нью-Йорке, но на деле ему было вообще все равно, что вливать и впускать в себя, потому что тормоза давно где-то потерялись, как и его желание хоть в чем-то себя ограничивать. Конечно, из-за этого он в дерьме и оказался, потому что не пытался себя тормозить, но по возвращению домой, он поставил себе определенные рамки, которые старался не нарушать. Не отсвечивать, быть типичным горожанином, не тащить в свою постель мужиков, потому что в этом городке за такое явно могли вздернуть на площади. Что ж, очередной провал, но ладно, если это стало доброй традицией всей его чертовой жизни, то стоило ли еще противиться очевидному факту, что жить просто и тихо он не может. К тому же, кто вообще захочет думать об этом, когда в голове не то колокола бьют, не то трубой ревет пароход, хотя возможно это просто храп Огурчика, который лежит на своей подстилке. В какой-то момент Джон даже в этом шуме угадывает какую-то мелодию, сосредоточившись на ней и пытаясь достичь гармонии и гомеостазиса, чтобы между полушариями его мозга вновь возник баланс. Кажется, не только Ричи нужна та самая загрузка всех систем. Джон даже не слышит его сразу, когда к нему обращаются. Вероятно, дело в том, что зовет он не его.
Это было первым, что он осознал достаточно четко, а потом его заработавший мозг соединил тот факт, что это не просто какой-то парень, а Ричи. Не просто Ричи-зашедший-в-его-бар-между-делом, а Ричи стонущий на соседней подушке. От такого внезапного открытия, Джон даже забыл о гудящей голове и приподнялся на руках, заглядывая через плечо лежащего рядом человека. Вид у него был такой несчастный, но Огурчик ведь явно стакан воды не принесет, от него не дождешься, а самому вставать кажется смертельным трюком, который какой-нибудь циркач еще смог бы провернуть, а он вряд ли сможет.
- Пиво будешь? - Хрипло спросил Джон, все же принимая вертикальное положение и оглядывая комнату. Аспирин в ванной, вода там же. При условии, что он заставит себя окончательно проснуться и скинуть ноги с кровати, то дойти сможет, но только если в этом есть крайняя необходимость. - Выглядишь хреново.
Нет, вставать явно придется, поэтому скинув ноги с кровати, Джон поставил их на свои валяющиеся на полу трусы и тяжело вдохнул, собираясь встать.

+1

4

Десятью часами ранее

0

5


     Это была пятница\среда\суббота\вторник. Подчеркни нужное. И был октябрь, все еще октябрь. Он уже пережил столько октябрей, но этот был особенным (этот его пережевал и выкинул гнилью опавших листьев в собственную гнилую жизнь). Его не хотелось переживать, в него хотелось умереть. Не до того, чтобы браться за ружье или лезвие, но все же мысль не давала покоя.

     Было бы проще, если бы его манили только бутылки (Фрейд говорит - продолговатые предметы, и все это подсознание), опьянение и дешевые свершения. Но его вело навязчивое желание, боль и обида, собственное гниение и разложение моральное, что чувствуется так остро, что почти до физической рвоты. Ему хотелось утопить свое бессилие и себя самого. Хотелось остро, что от одной мысли повышалось слюноотделение. Ему надо было сделать всего 12 шагов вперед, чтобы оказаться дома (снова в дерьме, которое он пытался смыть алкоголем), но делает шаг назад, открывая дверь бара.
     Приглушенный свет, дым табака. Барная стойка - как личная исповедальня и комната для молитвы.
     
     Святой отец, я согрешил. То есть - Виски. - Ослабить галстук, закинуть портфель на стойку рядом, внимательно проследить за действием бармена и полностью его обезличить. Так проще, если вот перед тобой только рюмка, вот медленно стекающая жидкость. Перехватывает дыхание и сдавливает горло. Это и есть то самое желание. Которое не позволяет даже отвести взгляд. Порочное, низменное. Сосет под ложечкой. На ладонях выступает пот. И все же - еще не решился. Сомнение или страх, но он медлит. даже теперь, когда так крепко и уверенно сжимает в руках стопку. Еще не поздно уйти. Может, даже захочется именно так и поступить, если поймать на себе взгляд бармена (у него есть имя). Может, станет стыдно, после своих же слов почти двухнедельной давности, что ты бросил пить. Может...
     Шаг первый.
     Мы признали, что бессильны перед нашей зависимостью.
     Мы признали, и молимся ей. Во имя отца, и сына, и святого духа - аминь. Вернее: - И бутылку оставь.
     Вкуси кровь из плоти Христовой.

     Из отражения в отполированной барной стойки на него смотрит Ричард Грэм. Пустыми темными глазами. Смотрит с презрением, осуждением, ненавистью. Смотрит так, будто чего-то ждет, будто готов рассмеяться чужой слабости того, живого.
     - Пошел к черту. - Тихо, так, чтобы слышал только сам (он). И стопка опрокидывается в горло. Жар разливается, перехватывает дыхание. Вот оно, то самое, настоящее. Тянется к бутылке, наливая еще. Он, конечно, сможет остановиться. Еще две рюмки (не больше), прост чтобы расслабиться, и он встанет и поедет домой. И успеет ровно к ужину.
     Ричард Грэм ухмыляется с барной стойки. Это вызов. Он бросает ему (себе) вызов. Вздор! Он никогда не проигрывал.
     Разве что в октябре этого года.
     Услужливо сообщает голос Ричарда Грэма где-то в самом дальнем углу подсознания.  И потом этот же голос, с издевкой и капающим (прямо в рюмку) с гнилых зубов ядом каждого слова, перечисляет. В дотошных подробностях.
     Что было сегодня?
     Это уже восьмая, или десятая. Разве есть разница? Здесь, наверное, разбавляют.

     Ричард Грэм, городской сумасшедший, невыдержавший горя. Новое клеймо ранее золотого мальчика. Теперь-то ему позволяют все, не обращают внимание на то, как он пьет, что говорит, как выглядит. Ему прощают даже сейчас, когда он идет пошатываясь (удивительно, но сидя он даже не чувствовал и не ощущал себя пьяным), до туалета и сталкивается с кем-то плечом, прощают грубое (специально) брошенное слово. Его тут знают, или помнят, за последний месяц он успел стать постоянным клиентом (и устроить пару представлений).
     Ричард Грэм, местный прокаженный, с которым никто не хочет говорить, на которого многим неприятно смотреть.
     А тебе самому?

     - Повтори. - Хочет пододвинуть пустую бутылку и стопку ближе к бармену, только подводит локоть чуть проскользивший, потому что все падает вниз. Это случайность, а не опьянение.
     В ушах раздается иллюзия смеха, (не)своего, но все же знакомого. Он так близко к Ричарду Грэму, что вот вот коснется своей щекой до его, гладкой лаковой стойки.
    - Отъебись. - Тихо и с растерянной злостью, прежде чем занять нормальное положение. Почти с гордостью, словно все в порядке. Он в порядке. Контролирует свои действия, свои мысли и слова. И все было бы или выглядело действительно так, если бы не пара но: он не контролировал время, количество выпитого спиртного, свои действия и слова. Да и разговоры с самим собой плохая примета.

Самый жестокий коктейль
Как средство, как цель...

Отредактировано Richard Graham (2017-12-10 15:58:53)

+1

6

До работы вполне можно было бы ходить и пешком, Джон это прекрасно знал. Вот только у него была какая-то странная жадность до своего времени. Либо потому, что он хотел многое еще успеть, либо  потому что не так давно чуть не лишился своей драгоценной жизни, отчего теперь относился к ней с большим трепетом. В любом случае, свою получасовую прогулку он заменял несколькими минутами езды на машине, чтобы привычно войти в зал через две минуты после начала рабочего дня. Как-то у него всегда так выходило, что приходил он либо слишком рано, либо вот так сокращал свой рабочий день на пару минут, тут он тоже выбрал второй вариант. Все равно никто не толпился у дверей бара, чтобы влететь в него как только это будет возможно.
Завсегдатаи всегда приходили чуть позже, потому что им тоже надо было проделать свой путь от работы или дома, чтобы занять привычные места в этом месте, делать одни и те же заказы, обсуждать одни и те же новости. Эта работа напоминала Джону о том, почему он вообще уехал, и тот факт, что теперь он тут сам себя запер, совсем его не грел. Впрочем, себе он искал самые различные развлечения, стараясь не падать духом. Все же и тут было что-то интересное, если воспринимать это все как временную экскурсию в дикие места.
Вот сейчас в его голове, голосом диктора из популярной передачи о природе, звучало что-то про самку типичной Пайн Прейривцы, которая распушила свои волосы, дабы привлечь самца. Самца же привлекало меню и он с видом главного мыслителя этого городка, выбирал темное ему сегодня пиво пить или светлое. За другим столиком пара работяг обсуждали, что начальство у них самое скотское, а совсем в другом углу то самое начальство говорило о том, что работники у них бесполезные и ленивые гандоны, каких свет не видывал. Чуть позже здесь появился еще один экземпляр, который самого Роусона заинтересовал куда больше, чем остальные. Его губы тронула легкая полуулыбка, но новый клиент явно не был расположен к мирной и дружелюбной беседе, поэтому Джон лишь пожал плечами, выдав ему заказанную бутылку, тем более, что он был нужен в другой стороне, где официантка хотела вызнать есть ли у них какой-то мудреный напиток, который возжелал сейчас любитель светлого и темного. Можно было сказать, что рабочий день официально начался, ведь в баре начала кипеть жизнь.
Выполняя возложенную на него святую миссию по спаиванию населения, Джон то и дело возвращался взглядом к тому самому хмурому посетителю, что пил свой виски в гордом одиночестве, хоть иногда что-то и бурчал. Это даже немного удивляло, видеть эту разницу, ведь Ричарда Грэма Джон помнил совсем другим человеком.
В этом городе никогда не было тайн, никаких. Если хоть один горожанин узнавал о чем-то, то тут же об этом начинали трепаться все вокруг, поэтому чуть ли не сразу по возвращению домой, Джон узнал кто и с кем спит, кто развелся, а кто умер, кто завел детей, а кто бездетный бездарь, а еще он узнал о жизни Ричи, который был одним из тех немногих, кого он бы с радостью встретил в этом городе. Того жизнь изрядно потрепала, повернулась, так сказать своей не самой чудесной пятой точкой, пустив все под откос. Собственно, примерно то же можно было сказать о нем самом, только он не заливался пойлом по самые уши, только по подбородок. Впрочем, он все же не мог не признать, что Ричи все еще хорош собой. Было в нем всегда что-то такое, что Джона крайне влекло, когда он был подростком, но и сейчас он этих черт не растерял. Сколько он ночей тогда провел думая об этом парне. Можно было бы сказать, что он думал о его глазах или прикосновениях, но ни сейчас, ни тем более тогда, Джон романтиком особым не был, поэтому всегда без зазрений совести разглядывал его задницу и пах, думая, что же скрывают его штаны, а сейчас это все было скрыто от него барной стойкой, поэтому оставалось лишь гадать, как и тогда. Своим взглядом он сейчас несколько раз его раздел, позволяя бурной фантазии дорисовать все то, что от него скрыто, а потом все это рухнуло, не то когда он встретился с Ричи взглядом, не то когда тот решил разбить не особо ценную посуду и совсем уж не ценную бутылку об пол. Он, конечно, часто позволял себе такие мысли о клиентах, но сейчас его вдруг посетила мысль, что Ричи знает о чем он думает.
Каким-то невозможным чудом Джон все же смог поймать посуду, а бутылка улетела не так уж далеко, просто стукнувшись дном и отчего-то встав прямо, не разбившись. Можно было это даже считать победой, пусть и своеобразной, а ушибленная о стойку коленка была лишь мелочью. А вот отрицательным во всем этом было то, что Ричи вроде как и не думал останавливаться, хотя за то время, что он захаживал в бар, Джон уже прекрасно понял, что это было частым явлением. Вот только сегодня его не атаковали толпы жаждущих, все сидели на своих местах и радовались жизни, а значит он со спокойной совестью мог придвинуть свой высокий табурет, дав Ричи новый стакан и поставив с ним рядом еще один для себя.  Янтарная жидкость наполнила оба стакана на два пальца, а свой он приподнял, как бы желая произнести тост.
- Я думал, что в этом месте застрянет кто угодно, но не мы с тобой, Ричи. - Выпить не глядя, выдохнуть, а потом с большим интересом поглядывать в лицо старого знакомого, словно пытаясь там что-то найти или разглядеть. Может, это была и не лучшая идея, но дело сделано.

+1

7

Я ныряю в алкоголь как в ванну
     Алкоголизм - это выход. Это просто, приятно, и помогает забыть. До того, пока тебе не начинает нравится выпивать в одиночестве, напиваться до потери памяти и контроля - ты не алкоголик. А эти черты он переступил и стер уже давно. Одиночество - это приятно, потерять память - это (было бы) здорово. Надо лишь постараться, переступить ту часть себя, которая говорит о здравомыслии, о принципах, морали, которая просит остановится, подумать, что-то исправить.
     Могила исправит.
     Ричард Грэм смеется со стойки, а потом ему на лицо опускается стакан. И еще один, рядом, не давая возможности сбежать. Личная граница нарушена. Стоит поднять глаза.
     Где ты увидел здесь "Ричи", мальчик?
     Ричи давно стал Ричардом, Ричи ушел, и возвращаться ему больше некуда. На лице проступает сеть морщин, проступает седина, горе и отчаяние. Ричард превращает улыбку в оскал.
     Справедливости ради, перед ним нет и соседского мальчишки Джонни.
     Кого ты видишь, Ричард?
     Джон давно уже не подросток, у него за спиной половина жизни, и кто знает, что в этой жизни было. Сложно вот так понять по глазам и по полуулыбке. У него изменился голос, манера говорить, взгляд. И все же... Что-то цепляет, тянет какие-то воспоминания пятнадцатилетней давности, заставляет отвести взгляд.
     Тогда еще можно было что-то изменить, сейчас - нет. Но сейчас можно налить себе, еще на два пальца больше, чем было налито до этого, выпить залпом, немного поморщившись, и попробовать поверить, что очередной стакан сможет чем-то помочь.
На деле же это даже не помогает с ответом, потому что сказать не чего, слова теряются, а от мыслей становится больно, обидно. Он же правда застрял. Он, со всеми своими талантами, амбициями, планами просто застрял, попал в эту паутину, и заживо гниет. На глазах у всех. И никто не отводит взгляд.
     Если обернуться (выходит с трудом, начинает кружиться голова, и для удержания равновесия приходится рукой вцепиться к рай барной стойки), окинуть взглядом это место, с этими людьми, можно заметить, как многие поспешно отводят взгляд.
Злость берет. Настоящая ярость, что хочется кричать, орать в пустоту этих лиц вопросы, требовать ответы, рвать глотки и выцарапывать глаза.
     Именно так ведут себя звери в клетках.
     Злость из взгляда никуда не уходит, даже если повернуться обратно, снова встретиться взглядом. Обвинить его, вместе со всеми людьми этого города во всех своих бедах, в этой насмешке, в том, что ворошит прошлые воспоминания, заставляет думать и сожалеть. И, все же, не сказать ни слова. Лишь снова налить себе (чуть промазав мимо стакана), и снова выпить. До дна.
     И еще. И снова. И так, пока взять бутылку с первого раза становится сложно, потому что немного кружится, и когда мысли теряют последовательность и смысл, оставляя лишь образы.
     Карие глаза.
     Сколько времени?
     Стрелки часов слишком тонкие, а цифры на циферблате слишком маленькие, чтобы сразу попасть в фокус.
     Тонкие губы.
     Сколько должен?
     Стоит оставить без сдачи, надо только найти купюры в кармане. В правом или левом?
     Ключи от машины - со звоном на стол. Пропуск в суд - не забыть. Кошелек. Небольшая семейная фотография, скорее как дань традициям и давлению общества, смотрит на тебя сразу, стоит только раскрыть кошелек. С упреком. С чертовым упреком. И говорит тебе своим застывшим взглядом, что ты ничтожество, что ты жалок, и лучше бы тебе поехать домой прямо сейчас.
     Снова появляется злость, на этот раз бессознательная, и он снова наливает стакан (на этот раз половину), снова немного пролив, и оставляет все ровно по счету, с приличной суммой на "чай". В знак протеста, или чего-то вроде.
     Убрать кошелек, пропуск, взять ключи и портфель. Встать. Шатает, приходится опереться на стойку. Следует переждать, позволить организму привыкнуть к быстрой смене положений. Сосредоточиться.

Отредактировано Richard Graham (2017-12-12 12:57:42)

+1

8

Беседы не особо вышло. Джону было бы только за что зацепиться, а там уже можно привычно вспоминать былые деньки, когда он был совсем еще ребенком, хоть и считал себя крайне взрослым, с восторгом бегал всюду за Ричи, отчаянно желая стать его другом. Другие желания связанные с этим человеком стали ясны уже позднее, после первого поцелуя и первого секса. Бегать хотелось теперь еще больше, хотя был ли в этом смысл, но даже тогда он был открытее. Сейчас же просто молча пил, сверлил его и других взглядом, пока Джон старался найти хоть что-то за что можно было бы уцепиться. Когда у него вообще были поражения на этом фронте, такое не для него. Ладно прочее, но на разговор он точно мог вывести любого, даже этого засранца, который походил на какую-то бездонную бочку, облитую отчаянием и болью.
Не надо было быть каким-нибудь психологом, чтобы догадаться. В его голове картинка давно сложилась, хоть и не видя его постоянно думалось, что все это полный бред, Ричи просто не мог так легко сломаться, ан нет, поглядите на него, сломан так, что бухло скоро из его трещин потечет. Джону определенно надо было бы махнуть рукой, просто записывать все и думать о том, что какой же хороший заработок у него будет. Особенно учитывая что после первого заказа, примерно на том моменте, когда он и сам собрался пить, виски был заменен на более дорогой. Но вот отчего-то он не хотел так просто сдаваться и оставлять Ричи напиваться в гордом одиночестве. Не то его вдруг атаковали приступы ностальгии, не то сам бывший друг его заинтересовал, но скорее просто в этом маленьком и скучном городке ему надо было найти что-то не слишком занудное. Жаль только он не успел толком опробовать еще парочку своим методов, как Грэм залив всю стойку остатками виски, отдал ему деньги и собрался уходить.
Дважды перед глазами Джона мелькнули ключи от машины, хоть он до последнего и надеялся, что Ричи сейчас уберет их далеко в карман и попросит вызвать ему такси. Видимо напрасно, потому что он даже еле стоя на ногах был полон явной решимости вести свой транспорт лично.
Глубоко вдохнув и звучно выдохнув, Джон закрыл кассу, обходя барную стойку и смотря на Ричи, который и до машины бы вряд ли дошел, потому что на ногах едва стоял. Он сам, когда только начинал свою преступную деятельность, примерно таких вот едва дышащих и обворовывал. Они обычно считали себя невозможно неотразимыми в такие секунды, особенно когда молодой паренек сам на них вешается. Просыпались они без кошелька, без паренька, без чего либо вкусного в холодильнике. Сейчас Джон из возраста таких проделок уже вышел, но кое-что еще можно было вспомнить, все же он и карманником всегда был неплохим, его ловкие пальцы ценились во всех сферах.
Обокрасть пьяного Ричи не составило большого труда. Он вроде как на правах бармена просто подошел, чтобы поддержать его в трудную минуту, действуя быстро, подозревая, что оттолкнут. Сначала в его заднем кармане оказались ключи от машины, чтобы уже наверняка Ричи не сиганул с обрыва  под трагичную музыку, а потом и его кошелек, чтобы неповадно было. Потом уже можно было похлопать его по плечу и чуть отойти в сторону, прижавшись спиной к одному из стульев и выгнувшись в самой своей откровенной позе.
- Куда теперь планируешь, Ричи? Домой в постельку или у тебя где-то еще встреча назначена? - Нет, он все-таки заставит его с собой поговорить, даже если для этого придется не выпустить его из этого бара. Хотя, можно просто утащить его в какое-то темное месте, ведь все равно почти все ценное, что у него было, теперь в руках, а точнее карманах Роусона. - Давай я тебя подвезу, все равно ты сам не доедешь, а моя смена уже закончена.
- Хрена с два! - Раздался крик второй барменши, но Джон просто махнул на нее рукой. Сейчас ему был интересен только Ричи, а с начальством и этой рыжей можно разобраться и потом.
Оторваться задницей от стула, медленно подойти ближе. В своих привычных быстрых движениях он для пьяного Ричи в лучшем случае был бы как ненормальный заяц, а в худшем причиной того от чего его вывернет наизнанку.
- Не думаю, что жена тебе такому будет рада, а я... - Джон убрал с его плеча невидимую пылинку. - Буду рад отплатить тебе добром за добро.
Во взгляде Роусона четко читалось, что он скорее бы по-доброму нагнул его к стойке и как следует поимел, хотя он и не был уверен, что Ричи сейчас на это хватит. Впрочем, он все равно пытался скрыть это за добрыми побуждениями.

+1

9


     Не может (не должно) быть так много одного человека вокруг. Слишком много Джона Роусона перед глазами, чтобы просто сосредоточиться и собраться с мыслями (силами), выйти на улицу и сесть в машину. Хочется отмахнуться от этого, как от чего-то явно мешающего, назойливого, от того, кому здесь совсем не место и не время (в этом городе или в твоей голове?). Но с нынешней скоростью реакции и координацией это не более чем запоздалое подергивание плечом и полушаг в сторону.
     Его взгляд так многое сейчас не замечает, упускает столько деталей, которые так навязчиво требуют внимания.
     Посмотри на меня, посмотри!
     Как тогда, только теперь тут есть смысл, а там алкоголем размыто все, чтобы что-то осознать, предпринять. Чтобы просто перестать. Смотреть, затуманенным плывущим взглядом, и бороться с пустотой в голове, отсутствием мыслей и образов, целостных и рациональных.
     Следить за губами и понимать сказанные слова - разное дело. Не справляешься? Просто пожми плечами, в этом будет больше правды, чем в любом из ответов. Нет разницы, куда ехать, с кем встречаться, и чем это закончится. Сейчас - нет. Лучше, если это закончится вечным и полным ничем, чем проснуться утром. Но думать об этом рано и не получается. Пока дышать чуть легче и проще.
     - Доеду. - Хрипло, потому что пересохло во рту. Глядя в глаза, потому что это попытка (очередная), доказать, что он все контролирует, держит в руках и справляется. Доедет. Сам. Туда, куда посчитает нужным. До дама или в столб, до мотеля или в бетонную стену. Потому что так привык. Самостоятельно. Не доверяя. Потому что...
     Снова близко. Он успевает моргнуть, а когда открывает глаза перед ним снова Джон Роусон. Ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. Смотрит в глаза, и едва-едва касается его плеча. Обескураживает. Не взглядом и действиями, а словами. Вспомнил. Бестактно напомнил, обезоружил и...
     - Джонни, - Как в старые добрые, так давно, так снисходительно и по доброму, - иди к черту. - Не хочется менять ту концепцию, где он помогает мальчишке, а не наоборот. Не хочется признавать свою беспомощность, принимать помощь соседского паренька (но, видимо, больше этого не хочется только замечать, как все изменилось и признавать его мужчиной, который, в отличии от тебя самого, держит себя в руках и теперь может помочь, не наоборот).
     Задевает плечом (не уследить, от нарушенной координации или специально), проходя мимо. Не далеко, буквально до конца барной стойки. Ищет в кармане ключи. В одном, втором. Брюки, куртка, даже рубашка (вдруг). Может, убрал в потрфель? Зажимает подбородком, придерживает одной, перебирает бумаги и папки правой, ищет на дне. Нет. Или он просто что-то упускает. Может в углу.
     Короткое замыкание где-то в нейронной сети или глубже. Мелочь, но хватает чтобы выронить портфель, и остается лишь взглядом проследить за выпавшими бумагами. Главное, как и всегда, не подавать виду. Сесть на корточки. Потянуться к той папке...
     Это самое настоящее доказательство того, что земля вращается. Вращается вокруг. И речь вовсе не об эгоцентризме, а о самом факте вращающегося пола и вообще всего вокруг, что найти статичную точку до безумия трудно, а сохранить равновесие просто невозможно. Упасть на четвереньки ради поиска опоры (и потери уважения), кажется рационально. Немного легче. По крайне мере - дальше земли не упадешь (только в чужих глазах).
     Радуйся, Ричард Грэм, что уже поздно и мало кто видит эти твои жалкие попытки собрать все свои бумаги (это ж сложно, когда не можешь задать точные координаты даже своей руке), засунуть их обратно в портфель. Все это твое отчаянное желание не принимать помощь, быть достойным, казаться лучше. Брось, ты стоишь на коленях, в баре, пьяный в хлам, несчастный, одинокий и потерянный, что ты вообще от себя пытаешься сохранить. И для кого?
     Щелчок.
     Ключи, кстати, так и не найдены. Самое время признать свое бессилие хотя бы в этом. Только, для начала, надо бы встать с колен. Перед этим отмахнувшись от сочувствующих взглядов и рук помощи. Лучше взяться за стул. По крайне мере, он не будет потом вспоминать и смотреть с осуждением.
Я рожден не летать, а ползать!

+1

10

Щедрый жест Джона отвергнут, и в этом нет ничего удивительного. Это же Ричард, мать его, Грэм, и это настолько классически и канонно, что даже отдает приступом ностальгии. Дело в алкоголе, либо же он просто до сих пор считает его ребенком, как это было всегда. Когда он сидел над библией, запертый в своей комнате за непослушание, когда Ричи и другие ребята со смехом бегали по улице. Как когда он забитый и ненавидящий весь мир хотел раствориться и не существовать. Как когда он стал старше и прошел все стадии желаний. Быть как Ричард Грэм, дружить с Ричардом Грэмом, быть с Ричардом Грэмом. Вот только теперь от него не так просто отмахнуться, да и разменял он уже третий десяток, никаких больше детей, Ричи. Только разбитые взрослые, но ты все же больше.
- Твою мать. – Сказано едва слышно, на выдохе. Попытки найти ключи, Джона еще веселили, а вот дальнейшее представление, когда герой его детских грез протирает коленками пол, стараясь собрать не то бумаги, не то себя по частям, уже никакой радости не приносят.
Хорошо еще столы мешают всему этому вороху разлететься слишком далеко. Какие-то листы ударяясь о мебель летят обратно к Ричи, какие-то к ногам Джона, который сам не заметил, как вновь оказался рядом. Вроде же дал ему уйти, стоял у своего края стойки уже готовый на радость коллег вернуться к работе, но вот уже рядом, словно телепортировался и подбирает теперь листы с пола, постукивая ими по барной стойке, даже не задумываясь особо, что от них теперь будет пахнуть столетним липким слоем застарелого алкоголя. Только завидев какие-то печати, Джон подумал, что это нечто важное. Сложные термины, запутанные формулировки – это все что он выносит из этого. Кто-то что-то сделал, кто-то за это получит. Либо нет. Удивительно, что вот он не вполне понимает, что дают эти листы, зато Ричи, стоящий на четвереньках совсем не по тому поводу, что Джону бы хотелось, вроде как в этом что-то понимает.
Его это интригует, а парочке местных завсегдатаев, что явно скоро будут вот в таком же состоянии, как и Ричи, просто любопытно. Лишь бы поглазеть, да обсудить это все пока хмельной мозг не выкинет эти воспоминания, как и все остальное. Вот только они с Ричи не циркачи, чтобы веселить их, заставляя пьяно хрюкать в кружки, проливая пиво на и без того засаленные и грязные футболки. Да, это определенно не Нью-Йорк и Джону его не хватает, но все что у него есть сейчас – этот бар и Ричи, который все же проявляет чудеса выдержки, стараясь подняться. Вновь любопытные взгляды, словно прикидывающие опрокинется ли стул под весом Ричи. Аманда показывает ему два пальца, намекая, что ставит на это две сотни. Джон кивает и соглашается, только нигде ведь не говорится, что он не может поспособствовать своей победе в споре.
Быстро допив остатки виски и чуть сморщившись, потому что стакан был явно не его и налитое туда больше походило на мочу осла, чем на любимый напиток, Джон подошел к Ричи. В самом деле, вот это все пора было прекращать, ведь раз уж он решил прогулять остаток смены, он не собирается делать это в баре. Ричи поднять на ноги довольно просто, он ведь знает, как держать. Нельзя ведь пропить опыт и воспоминания о том, как они с Диего напивались так, что приходилось тащить его на своем горбе, либо же о том, как они уже трезвые тащили тела после не вполне удачного завершения сделки. Неудачного для трупов, конечно, да еще для них, вынужденных от них избавляться, а вот для верхушки все вполне нормально, никаких проблем.
Ричи же был жив, поэтому было немного проще, ногами то он мог перебирать. Тут главное было сделать все что нужно, пока он снова не начал бухтеть. Первую его попытку помочь он уже отверг, поэтому Джон уже не пытался предлагать, а просто делал. Поддерживая его, чуть ли не повесив на себя, хочет он того или нет. Прижаться, поддерживать, скользнув взглядом по лицу, которое сейчас так близко, а потом быстро выйти в дверь, скорее на свежий воздух, где атмосфера бара уже не так душит, хотя Джону до сих пор казалось, что он там. Наверное, потому что от Ричи алкоголем несло так, что с ног сбивало.
- Садись в машину. – Уже не просьба, а приказ. Ему это не надо, точно не надо. Он это уже мысленно дважды повторил и давно бы все бросил, но это его «Джонни», словно ведро ледяной воды. Ведро старых ледяных мыслей, отвратительных чувств, этого мерзкого городишки, а еще Ричарда Грэма. – Ричи.
В его голосе никогда тепла нет, только если он не играет свою роль, но слишком уж его ударило всем этим, заставив закашляться. Даже собственный голос прозвучал как-то дико, неестественно, словно и не он это вовсе. Не он словно просит о чем-то, назвав лишь имя, не он держит руку на его груди, чтобы Ричи не упал, при этом заглядывая в лицо и явно там что-то ища. Ему это не надо, но он почему-то делает.

+1

11


     Когда уже перестанет хватать сил на все эти попытки подняться, держаться, сохранять в себе какой-то стержень, держаться какой-то опоры. Все давно сгнило, переплавилось, переварилось, изуродовалось. И все равно продолжает, хватается сдирая пальцы в кровь, разбивая коленки, срывается и начинает снова. Зачем?
     Пора сдаваться. Хватит, Ричард. Хватит.
     Сдаваться в чужие руки, принимать чужую помощь, потому что нет сил больше возражать, потому что самому что-то сделать категорически не получается. Повиснуть обреченно, признать свое поражение, свою слабость, опустить глаза, потому что за это все еще стыдно, да так, что изнутри прожигает, и молча волочить ноги. Теперь это все разом навалилось, осозналось и идти стало непреодолимо тяжело. Ватные ноги, кругом голова и мир.
     Дайте точку опоры, и мир удержится на ней. Сузится до отдельно взятого человека, который ещё может частично попадать в фокус. Может не зрительно, но по ощущениям. Теплом по левой стороне от плеча до бедра, теплом чужой ладони на груди, почти на сердце.
     Ты чувствуешь?
     Если без аллегорий и поэзии. Если только по ощущениям. Простое, человеческое.
     Сядь в машину. Сядь. Ричи.
     Его немного трясет. Кончики пальцев на руках онемели. Ноги будто ватные. Не слушаются. Пытается удержаться на них, но тут же позволяет себе прижаться поясницей к чужой машине. Лишь бы была опора. Чувствует как почти незаметный холодок от железа пробирается внутрь.
     Только после взгляда в глаза. Долгого. Очень нужно что-то сказать. Уж после этого точно. И вот он даже открывает рот. Что? Что-то очень простое, но до того важное, что невысказанным сожжет изнутри. Что-то, что в тот же миг тухнет тишиной где-то в гортани. Сложно признаться в своей усталости, в отчаянии, что убивает так медленно и болезненно, в собственном бессилии, трусости, во всем этом, что клубится в воздухе этого города, в каждом жителе, переулке, доме. Сложно назвать по имени, как раньше, когда было проще, легче. Сложно это сделать сейчас, когда трудно разобраться, это так давит прошлое или настоящее, где все перевернулось с ног на голову. Сколько это продолжается? Долгие-долгие годы, счет уже на десятилетия. Собственноручная пытка себя же: правой рукой брать иглы и засовывать под ногти левой, с отвращением и наслаждением. Уже нету места для еще одной. Для еще одной ошибки, которая породит еще одну, и еще, как геометрическая прогрессия, предел стремящийся к бесконечности.
     Ты никогда не поступишь (не поступал) правильно, Ричи.
     Ричард Грэм всегда знал, где ошибся. В какой именно момент все пошло под откос, первое число прогрессии: сентябрь 1966. И если отвести взгляд в сторону, на зеркало бокового вида, то там будет стоять он, стоять и ухмыляться этой слабости. Потому что он, Ричард Грэм, слышал хруст, с которым ломался хребет, потому что видел, помнил, как начал ползать.
     Ну же, Ричи. Сядь. В. Машину. Сдайся. Отпусти. Хватит держаться своих корней, непослушными пальцами пытаясь открыть дверь машины. Бежать некуда. Сядь, закрой глаза, выдохни. Отдайся себе, своим мыслям. Просто скажи.
     – Только не домой. – Хрипловато, пересохшими губами, немного поморщившись. Потому что это –  тоже признание. Пусть и не полное, без самого главного – дома его давно не ждут, не такого и не таким. Он перестал быть удобным, он сломался и чинить ни у кого не оказалось желания, вот и выбросили, «пока не исправишься». Ему бы плоскогубцы, чтобы выдрать глубоко застрявшие иглы да занозы, и клея с изолентой - смотать и да склеить свои трещины и рваные раны, и вот он будет как новенький. Но пока - сойдет и поспать. Потому что иначе стошнит всей той болью, отчаянием. стыдом и дешевым алкоголем.
     Ищет рукой рычаг, чтобы откинутся в кресле, но находит руку Джона. Случайно или нет - сложно оценить с закрытыми глазами и думая о собственном желудке. Касается ребром ладони, чуть дольше чем следует по правилам приличия и случайных прикосновений. Мелочь, которой сложно отложиться в его слишком спутанном сейчас сознании.
     Откидывается со стоном, немного зажмурившись, и другой рукой пытаясь приоткрыть окно. Тут главное глубоко дышать, думать о другом. Сжимает сидение почти до побеления костяшек. Когда тебе скажут не думать о красном, о чем ты будешь думать?
    Скоро все закончится, скоро все закончится, скоро все... Хватка ослабевает, потому что сознание ушло, сменилось какими-то цветными пятнами, дышать стало легче. Этот полусон спасает почти от всех ощущений и мыслей.

Отредактировано Richard Graham (2017-12-30 08:50:24)

+1

12

Засунуть Ричарда в машину оказалось на удивление легко. Он просто сел в нее сам, что так сильно разнилось с тем как он ранее упирался и сказал ему от силы две короткие фразы за все время. Ни тебе «привет, Джонни», ни приглашений выпить вместе. Пил ведь паскуда такая, причем как черт, а Джона с собой не звал. Он же гордый весь такой, словно круче их тут всех и они недостойны предлагать ему помощь. Вообще, Джон о таком не думал, потому что ему было все равно и никого он за уши из болота доставать не планировал. Просто разное перед ним в баре обсуждали, включая Ричи, включая интрижку миссис Паркстон с молочником, включая слухи о интрижке мистера Паркстона с молочником и прочий бред. Мнения у всех разнились, слухи обрастали слухами, но все в итоге были уверены, что вот они-то сами хорошие и благочестивые, а соседи ублюдки и мракобесы, особенно если на праздник не принесли им какой-то пирог.
Самого Джона с возвращением поздравили аж тремя тыквенными пирогами. Видимо, просто сезон для возвращения выбрал неудачный, а то накормили бы яблочными, которые хоть какой-то вкус имели. Тыквы же были вязкой мерзкой массой, а в пироге еще и пахнущей мерзко. В общем, он это не оценил, зато Огурчик слопал за милую душу. Какого же было его удивление, когда оказалось, что за этот щедрый жест, он должен был сам прийти в гости с пирогом. Вроде как это какая-то местная валюта за которую можно было купить расположение соседей и подписаться на ежегодный абонемент на чужие мерзкие пироги. Сам же он такое не пек, хоть и неплохо готовил, поэтому Огурчик остался без бесплатного печева.
Ричи бы явно не спас даже пирог, хотя вот сам Джон, как и раньше, не видел в нем ничего такого уж дурного. Сломался, это да, но вот не из-за этого на него теперь всех псов спускать, особенно когда он жалобно стонет, что не хочет домой. Может и не жалобно, может и не стонет, но Джон предпочитал видеть вещи такими, какими сам хотел. Так жить проще и интереснее. Вот и сейчас он фразу Ричи перевел для себя как «вези меня к себе и делай что хочешь». Даже вон на сиденье уже весь распластался, как тюлень на берегу. Роусон же просто усмехнулся, выезжая с парковки.
Джон хоть убей не помнил, где теперь живет Ричи, либо где он жил, когда женился. Старый дом его семьи был соседним от дома Роусонов, но сейчас он поздно приходил, мало выходил в люди и даже не сказал бы с уверенностью, кто сейчас живет в том доме. Все городские слухи он пропускал мимо ушей, а за соседями не следил. Живет там кто-то и пусть живет, лишь бы напротив его окон не появлялись странного вида машины, явно за ним следящие.
Впрочем, он все же решил не подставлять Ричи если вдруг его благоверная все же обитает в этом месте, поэтому не стал привычно оставлять машину у дома, а вместе со спящим Ричи загнал ее в гараж, который машин уже лет десять не видел и наверняка был рад, поэтому празднично поднял клубы пыли со своего пола. Откашлявшись, Джон вышел из гаража и помахал Марте, которая жила в доме, который находился слева от дома Джона. Хоть он и сказал, что приехал за ней присматривать, создавалось впечатление, что только проблем добавил. Сколько бы он ни просил ее не ждать его с работы и спать, она непременно все равно сидела в своем кресле и вязала до глубокой ночи, чтобы потом помахать ему рукой и идти, наконец, спать. Хорошо хоть зрение у нее было уже не такое как раньше, поэтому она бы при всем желании не разглядела мирно дрыхнущего Ричи. Тот вот даже не заметил, что машина остановилась и продолжал быть в отключке, чем Джон и воспользовался, устроившись на сидении рядом и рассматривая его с хитрым видом. В спящем виде он выглядел куда лучше, чем просто так. Лицо разгладилось, он был спокоен и слишком уж сильно напоминал прежнего Ричи, когда не хмурил брови и не смотрел на всем как волк, которому защемило яйца. Даже интригует.
В подростковом возрасте, он отдал бы что угодно, чтобы Ричард Грэм вот так сидел бы на сидении его машины, ну или чтобы у него хотя бы была та машина, чтобы его в нее пригласить. Сидел бы вот так и манил Джона, который тогда и видеть никого больше не хотел. Трахать – трахал, конечно, все же был гиперозабоченным подростком, но думал лишь о нем. Тогда бы он точно воспользовался вот таким моментом и поцеловал его – тогда это казалось важным. Сейчас же он просто скользнул взглядом по его губам и сделал это лишь потому, что это была вроде как галочке в списке грандиозных юношеских желаний. Совсем быстрый и легкий поцелуй, чтобы потом с коварной усмешкой отстраниться, словно сделал какую-то детскую пакость. Не хотелось ему просто, чтобы Ричи проснулся и теперь уже разорался, как тот же самый волк, которому теперь не просто яйца зажало, но и молотком по ним прилетело.
- Проснись и пой, солнышко. – Наигранно проворковал он, а потом чуть потряс Ричи за плечо, поглядывая на него с намеком, что он знает какой-то секрет, который ему не выдаст. Отчего-то все это место вызывало у него желание вести себя как глупый подросток. К черту, не то чтобы с годами он хоть немного поумнел.

+1

13


     Ему повезло. Уснуть со всем этим, даже почти провалиться в глубокий сон, даже почти со сновидениями. Там он летал, или попал в торнадо? Потому что кружило, и с полным ощущением того, что не просто во сне, но наяву. Но главное держаться, держаться за подобие сна и не выходить из этого состояния, потому что потом будет только неимоверно хуже. Он снова и снова толкает себя обратно, снова и снова просыпаясь от громких звуков и смены ощущений. Скрежет, хлопок, тишина. Явь-навь-явь-навь. Явь или навь, но он чувствует (или ему кажется, в этом торнадо пойди разбери), лёгкое прикосновения к своим губам. Облизывает пересохшие губы таким же сухим языком. Безумно пить хочется. Может, это просто фантомный сигнал организма?
     Это собственные мысли и потребности, или сон?
     Видимо, сон. Иначе почему тогда стонет и отворачивает голову, реагируя так на слова и лёгкие потряхивания? Ему нужен отдых, ему нужен покой. Настолько, что устраивает даже нынешнее положение сна в машине. Если бы не вся эта лёгкая тряска, и все это и вообще... Обещает, слабо и невнятно, что сейчас, сейчас-сейчас встанет и будет идти куда надо, и делать что надо, но только через минуту. Или пять. Даже дверь открывает и ставит одну ногу на землю. Теряясь ещё на пару секунд закрытых глаз. А потом вздрагивает, тяжело дышать. Потому что там он упал и может
даже разбился.
     Смотри, смотри.
     Выходит, и сразу же ищет опору у машины, хватаясь за крышу и опираясь о дверь. Мир вокруг разлетелся на куски и видимо собрался неправильно, потому что перехватило дыхание и делалось как-то исподволь страшно. Обычное состояние, когда столько пьешь. Легкая секундная паника. Потом отпускает. И почему-то непременно забывается все до следующего раза.
     Его безбожно шатает, ужасно качает и сильно штормит. Как маленькое суденышко где-то в самом дальнем от берегов месте Атлантического океана, в самый страшный шторм. Его убьет волнами или собственным страхом. Ему нужен штиль. Тихая, мягкая гавань, можно даже с исхудалым матрасом и без подушки. Ему нужна опора,а ещё маяк, чтобы идти на свет, найти выход из этой темноты. И можно понимать это буквально, потому что тёмно, пыльно и почти давят стены от своей беспомощности. Не уверенные шаги вслепую, с вытянутой рукой. Ему бы поддержку, потому что земля снова уходит из под ног и так кружит, кружит. Ещё помнит, что здесь и сейчас обязательно найдёт чужое плечо, но так цепляется за свою самостоятельность, что даже больно. Нет, просто обо что-то запнулся ногой, а после по инерции нашёл стену.
     Не спрашивает где он, двигаясь больше на ощупь. Это не мотель, это что-то куда более личное, где не до глупых вопросов. Здесь ему позволено если не все, то куда больше чем в любом другом месте, он это если не чувствует, то понимает уж наверняка, потому что все ещё имеет своё право на глупость, неловкость и самостоятельное почти бесцельное хождение. Выглядит не более, чем социальный эксперимент, готовый прорваться чужим голосом или действием в любую минуту (хватит говорить чужой и обезличивать, это – Джонни, пусть от этого и не легче). Но дверь он находит быстрее. Тут уже стоит, ради приличия, конечно, позволить себя вести и направлять, но тут совсем не до приличий, верно? Поэтому открывает, особо не раздумывая и не сомневаясь в том, что она откроется. Здесь нет закрытых дверей. И это не просто слова о домах.
     Щелчок, а после свет бьёт в глаза и кажется до боли неестественно ярким, что приходится даже зажмуриться на секунду. Неохотно проморгаться и тихо хрипло выругаться, больше по привычке, чем от необходимости. И, пожалуй именно то, что мозг не может воспринимать все происходящее адекватно и последовательно, и поэтому, конечно, не позволяет нормально реагировать ни мысленно, ни физически, он так пугается. Резкому звуку и быстрым картинками. Инстинктами бежать делает шаг назад, широкий и быстрый, но с нынешней координацией такой неуверенный, что он готов упасть. Провалиться обратно в темноту гаража.

Отредактировано Richard Graham (2018-01-17 10:28:16)

0


Вы здесь » Knocking on Heaven's Door » Личные эпизоды » He's lost control


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно