Knocking on Heaven's Door |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Knocking on Heaven's Door » Новый форум » Неон
[nick]William Islington[/nick][icon]https://i.imgur.com/0svYqS7.png[/icon][status]всего лишь писатель[/status]В моем неоне, танцуй в моем неоне.
Танцуй в моем неоне, никого здесь нету, кроме.
Танцуй в моем неоне, танцуй в моем неоне.
Никого здесь нету, кроме.
Танцуй - в моем неоне, танцуй - в моем неоне.
В моем неоне, в моем неоне.
В моем неоне, в моем неоне.
В моем неоне, в моем неоне.
Отредактировано Richard Graham (2018-01-12 20:43:13)
[nick]William Islington[/nick][icon]https://i.imgur.com/0svYqS7.png[/icon][status]всего лишь писатель[/status]
Dolce Vita, шик или китч — всё чересчур
Богачи: Жива — Живанши, Джимми — Джимми Чу
Да, это место не очередной стриптиз-бар, где собираются неудачники, чтобы почувствовать себя лучше. Нет, это что-то куда большее, элитное, почти тайное, кусочек чего-то запретного, сладкого, яркого и красивого, совсем не для всех. Дорогие костюмы, элитный парфюм, машины премиум класса, чистые новые купюры.
Разве здесь есть для тебя место, в твоём дешевом (на их фоне все дешевле Джимми Чу - дурной тон) твидовом костюме, вроде не видно, если не заглядывать за воротник, но так чувствуется. Никто не носит твид, кроме (старых) преподавателей (и второсортных писателей), тем более не в такие места, ты выглядел бы куда приличнее, если бы остался дома. Как всегда, не вышло отказать. Все в лучших традициях старой дружбы, мальчишников для богатых мальчиков и того, как сильно могут разойтись дороги. Он-то мягкий, лучше бы сказать, что как пастила или домашний сливочный крем, но на деле как пластилин, потому что как иначе, если из него сейчас получается так удачно лепить все это. Ему не вписаться в эту компанию, хоть ему сейчас и так запанибрата расстегивают пару верхних пуговиц на рубашке, расправляют немного небрежно (но как старательно) воротник, снимают очки, похлопывают по плечу и убирают невидимые пылинки. Вот, теперь похож. Они говорят что на человека, но на деле на обычного бухгалтера, который пришел следить за тратами денег, а не отдыхать.
Расслабься, тебе понравится.
Очень хочется верить чужим словам, но он внутренне сжимается, и внешне тоже инстинктивно поднимая плечи, стоит только взяться за ручку двери. Неон, так непривычно, что приходится щуриться, музыка, дым и… Он правда старается не смотреть по сторонам. По крайне мере, не смотреть так явно и открыто, надо убрать свое удивление, стыд (ему здесь не место, он такой же необоснованный и глупый, прям как ты), и все же какой-то почти_восторг. Надевает очки, потому что хочется видеть чуть больше, чем размытые очертания. Нет, ему не должно это нравится, и интересно тоже на вряд ли, но пока сложно контролировать ощущения. Грация, плавность и сила движений, чувственность, почти самоотдача. Стоит признать, засмотрелся на чью-то обнаженную спину, на пластику мышц и сухожилий, движение лопаток, рук, изгибы тела, отмечает некую угловатость и удивляется сочетанию. Это неправильно?
Его похлопывают по плечу с легким смешком, обещают куда больше интереснее и ярче, и он послушно повинуясь отворачивается и идет следом. Отводит взгляд ровно на долю секунды раньше, чем хватило бы мозгу чтобы выцепить из памяти лицо, сопоставить две картинки и узнать. Или чтобы узнали его?
Да, здесь, пожалуй, уютнее. Более приглушенный свет, более тихая музыка. Надо бы думать о том, что будет дальше, а он смотрит по сторонам и думает о том, сколько стоила аренда в этом месте этого зала и хватило бы ему, если бы он продал свою машину.
Он никогда не разделял эту глупую традицию с мальчишниками, порочными развлечениями и прочим (на что не хватало денег и духа), но поднимает со всеми стакан, улыбается какой-то шутке (совсем неосознанно, из вежливости), поморщившись пьет. Небольшой глоток, неуверенно отставленный стакан. Господи, на что он рассчитывал? Явно не на то, раз сейчас под аплодисменты выпивает залпом. Пока он еще может слушать разговоры, думать о том, что о них можно было написать книгу. Настоящую. Грязную, пошлую, порочную, без поэтических сравнений, рефлексий главных героев - никакого раскаяния за грехи, ложь, измены. Книгу о жизни, которую он никогда не поймет, книгу где ему не будет места в этой жалкой попытке попробовать вкус самого острого перца и самой крепкой выпивки.
Не будь занудой. Сейчас начнется самое интересное.
Он пьет снова, потому что так сказали, а не потому что действительно хочется. Впрочем... Они говорят, это для храбрости, потому что сейчас... На любой вкус и цвет... Расслабься и получай удовольствие... Все это вызывает не более, чем не самое приятное ощущение обреченности, а это совсем не тоже самое, что предвкушение новогоднего подарка.
Отредактировано Richard Graham (2018-01-12 20:43:29)
Свет прожекторов привычно слепит глаза, когда лохматая макушка Алана появляется из-за шторы, чтобы оглядеть людей в зале. Их еще не так много, клуб только открылся, а сам он даже не переоделся в свой костюм, но любопытно ведь кто сейчас в зале. Даже в их городок могла случайно зарулить какая-то знаменитость, а ему, как и любому представителю молодежи было крайне интересно. Жаль только внимательно осмотреть зал ему не дали, ведь Ангел привычно потянул его за ухо, ворча, что часть танцоров уже на рабочих местах.
Ангел был хорошим и никогда не тянул его за волосы, знал, что для него это является напоминанием о неприятных моментах его прошлого, зато вот ухо его крайне облюбовал. Сегодня вроде как кто-то устроил у них парочку мальчишников, а еще предстоял ежемесячный розыгрыш. Призы в основном были из еды и напитков, несколько приватов с теми, кого особенно облюбовали клиенты. В этом году Алан впервые попал в их число, чем был крайне горд, так что одним из призов в заветном ящике будет его танец. Вообще он к ним относился довольно прохладно, хоть никогда и не отказывался. С одной стороны, платили за них больше, но с другой, толпа клиентов у сцены иногда совала в его трусы так много купюр, словно он два привата станцевал, да и сцена тут была больше, был простор. До розыгрыша еще было время, чтобы немного насладиться привычной работой.
Поправив обязательную сегодня маску, Алан вышел на сцену, слыша привычные возгласы своих постоянных зрителей. Их лица он никогда не запоминал, потому что Ангел с самого начала учил его не смотреть в глаза клиентам слишком долго. Те начинали думать, что между ними что-то есть, что только они понимают всю тоску в его глазах и обязательно спасут от этой жизни. Ангел говорил, что лучший вариант если они просто его трахнут и бросят, а в худшем случае, богатые клиенты, уверенные в искренней любви стриптизера, запрут его в самых темных подвалах, чтобы он танцевал только для них. Вообще Алан думал, что коллега его просто для какой-то цели запугивает, но, на всякий случай, того контакта все же избегал.
Первое плавное движение бедрами и со столиков клиентов уже слышатся ободряющие посвистывания. В начале они всегда сидят на своих местах, такие важные со своими дорогими напитками, которые Алан не смог бы себе позволить даже если бы решил работать только на них. Впрочем, бармен у них был парнем неплохим и иногда танцорам тоже перепадало что-то вкусное. Все равно жизнь в клубе это вечное представление, где кто-то строит из себя царя и бога, кто-то играет свою роль на сцене, покорно демонстрируя им свое обнаженное тело, но в конце эти самые "Боги" липнут к борту сцены, тряся деньгами, чтобы он хоть на секунду оказался рядом с ними, едва уловимо коснулся. К концу вечера роли меняются и царями, теми кто реально заправляет тут всем, становятся танцоры. Клиенты же тонут в собственной похоти и желании, ведя себя как дикие животные. Сегодня, впрочем, они были не так щедры, видимо каждый надеялся, что приз в виде привата достанется именно ему.
Танец Алана же сейчас закончен, все с большим интересом смотрят на неказистого мужчину, держащего в руках заветный ящик. Он громко вещает в микрофон правила о том, что каждый желающий может вытянуть лишь один приз из ящика, да прочий бред, который постоянные клиенты уже знали наизусть. Это делалось намеренно, чтобы клиенты провели тут как можно больше времени, нервничая и заказывая себе дополнительные напитки. Для этой же цели ведущий всегда выбирал сначала тех, кто был наименее заинтересован. Вокруг него вились как мухи желающие запустить руку в заветный ящик, но он шел куда-то в сторону, к мужчине, одетому как-то совсем не в стиле постоянных клиентов. Его сопровождающие были больше к мечту, а вот он сам скорее как белая ворона. Не удивительно, что направились именно к нему, такой вряд ли вообще сможет заказать тут какой-то хороший напиток. Впрочем, Алану это было не так интересно, он поглядывал на происходящее из-за полупрозрачной занавески, пересчитывая деньги за танец. Мало, слишком мало если он хочет купить себе новые краски, а не только еду себе и Артемию. Тяжело вздохнув, он отложил деньги, смотря на то что же вытянет первый участник. [nick]Alan Brody[/nick][status]I know people need love[/status][icon]https://i.imgur.com/x3YHGQn.png[/icon]
[nick]William Islington[/nick][icon]https://i.imgur.com/0svYqS7.png[/icon][status]всего лишь писатель[/status]
Свет снова бьёт по глазам, но уже не до боли, стоит лишь выйти обратно в общий зал. Розыгрыш, лотерея или что-то вроде, участвуют все, даже те, кому здесь никогда не были бы рады и кому не нужен ни один из призов.
Участвуешь ты, Уилл.
В том, что ему стало чуть веселее, чем было несколько месяцев до этого, в этом совсем не было его вины. Он безгрешен, если угодно. Это химия, чистая химия, не подконтрольная эмоциям и желаниям. Алкоголь, заставляющий какие-то рецепторы работать иначе, заставляющий сейчас улыбаться и смеяться, позволяющий расслабиться чуть больше, чем дома в спальне после работы, но чуть меньше, чтобы чувствовать себя здесь комфортно. Говорят, это меняется после пятого, но он не собирается позволять себе получать от происходящего удовольствие. Не собирается, но снова пьёт залпом.
Этого не достаточно, чтобы перестать замечать речевые ошибки в предложениях ведущего, мысленно поправляя и чуть пренебрежительно поднимая брови на особо явных недочетах. Сила привычки. Кажется, он сейчас над ним даже пошутил, но никто особо не понял. Пошловатые шутки между компанией, за которые (за которых) ему немного стыдно, хочется утончённости, искусства и... Тяните. Не сразу осознает, засмотрелся, задумался. Тяните. Сознание машинально добавляет: билет? Он сказал это в слух, или показалось? В радиусе трёх человек раздался тихий смешок. Может, и сказал. Растерянно засовывает руку, перебирает бумажки внутри. Без особого интереса, скорее как должное. Ему абсолютно не важно, что там, только бы не...
Наш первый счастливчик (ой ли?)! Его хлопают по плечу, одобрительно поддерживают гулом, а он думает только о том, кому в голову вообще могло прийти в таком месте брать околобиблейские псевдонимы. Наверное, можно было бросить шутку про Иисуса на коленях, приватную исповедь, но какие тут шутки, если он шепчет на ухо другу предложение обменять его купон на любой коктейль. Жаль, что это не так работает. На так и не с ним. На секунду складывается ощущение, что гвоздь программы здесь он, со своими простыми убеждениями, дешевой одеждой, очками и нежеланием пачкаться о пошлость и интерес за деньги.
Это ощущение не пропадает абсолютно никуда, ведь он чувствует на себе все их взгляды. Прямо кожей. Чувствует до стыда осуждение (но не понимает, что оно за отсутствие интереса), и (не)чувствует зависть, простую и человеческую. Это ощущение замирает в ладони, куда снова всучили холодный стакан. Кубики льда бьются о стекло. Дзынь. Сосёт под ложечкой. Пересыхает в горле,он об этом не говорит, но пьёт под очередные уговоры (поздравления). Для храбрости.
Сейчас я договорюсь. И никакие прошения на другие разы, на чуть позже, на обмены и жеребьёвку, никакие уговоры здесь не действуют (он и не надеялся, но все же). Они его знают, видят насквозь. Сейчас (или никогда?). Ему перекрывают пути к отступлению, берут в плен и вынуждают сдаться. Он признаёт поражение, умываясь холодной водой (чуть не забыв снять очки), долгим вглядыванием в своё отражение (с немым вопросом действительно ли он так жалок, как видят его все здесь присутствующие, и дело в костюме, очках или просто в нем самом?). Решительности и уверенности в действиях хватает ровно на то, чтобы открыть дверь.
Комната кажется слишком маленькой. Без надежды на то, что сохранится хоть какое-то подобие дистанции и личного пространства. Хотя в этом и основная идея, это кажется дико. Для него тут слишком душно. Но вопреки этому он наоборот застегивает рубашку на одну пуговицу меньше, чем под горло. Его место кажется слишком неудобным, будто в прямом смысле на иголках. Закрывается, кладет ногу на ногу, нервно прокручивает старые часы на запястье из стороны в сторону градусов на тридцать раз десять, ещё пару и на коже останутся красные следы; поправляет очки, абсолютно в этом не нуждаясь; проводит рукой по волосам в полупопытке перестать нервничать. Ему стыдно, но не за это, а за то что он здесь совершенно лишний, как чучело животного в музеи высоких технологий (мысль не даёт покоя). Он же cейчас просто отнимет чье-то время, потому что просто не сможет дать должного восхищения, оценить по достоинству (глупое убеждение, что ему это все категорически некоим образом не может - и не должно - нравиться он убивает себе в голову с первого шага в это здание, сознательно себя ограничивает, мысленно упрекает даже за подобие заинтересованности), что он... Выдох. Трет переносицу под очками, прикрыв глаза. Зачем надо было вообще на это соглашаться? Надо было стоять на своем. Вдох.
Это ни к чему не обязывает. Это ничего не доказывает. Это... Азраэль?
Отредактировано Richard Graham (2018-01-12 20:43:48)
Алана никогда не вытягивают первым. Бумажка с его именем всегда оказывается где-то на дне, словно ее там спрятали специально, чтобы он никому не достался. В этом не было ничего плохого, но и ничего хорошего. Танцоры выпавшие первыми, могли быстро разделаться с этой работой и вернуться на сцену, чтобы получать проценты. Ему же приходилось до последнего переминаться с ноги на ногу, слушая кто что выиграл, отмечая с какими клиентами уходят его коллеги. Впрочем, сегодня все было иначе и, хоть он и не ждал своего имени, выпало именно оно. Досадный стон парня услышали только другие танцоры, стоявшие рядом и тут же начали его подтрунивать. Очевидно было, что вот этот вот мистер костюмчик точно не подкинет ему дополнительных денег, решив, что приз это приз и надо было им пользоваться на всю. Но не смотря на это, он был профи, поэтому резко развернулся и направился в сторону своей гримерки, чтобы сменить костюм и немного освежиться. Даже если этот парень просто какой-то хлюпик, непонятно как попавший в это место, он еще заставит его спустить в штаны и думать, что это самый светлый миг в его жизни.
Под его руками шторы покорно раздвигаются в разные стороны, словно этот жест тоже был частью его обнажения, когда он входит в вип комнату. В кресле уже сидит его клиент, которому сейчас адресована соблазнительная улыбка и блеск глаз за маской. Только удивительная выдержка, появившаяся благодаря тому, что он в этом клубе уже всякого навидался, позволяет Алану не вздрогнуть и не воскликнуть удивленно. Мозг как-то нехотя складывает его преподавателя и этот клуб. Его преподавателя и стриптиз. Его преподавателя и его самого, облаченного в обтягивающий легкий костюм, который одновременно и подчеркивает и скрывает. Алан бросает быстрый взгляд на камеру, не заметили ли этой секундной заминки, а потом делает шаг вперед, поднимаясь на импровизированную сцену. В конце концов, чему он так удивлен, он в этом месте уже видел декана, а преподаватель экономики - тучная дама за сорок - ничего не заметив засунула в его трусы сто баксов, которые он потом удивленно вертел в руках. Уильям же тоже был человеком. чему тут удивляться. План оставался прежним.
Тихий вздох, когда босые ступни касаются холодного пола, ладонь, любовно огладившая привычный шест. Многие предпочитали танцевать в обуви, но ему всегда казалось, что это придает большей интимности всему процессу. Клиенты были в восторге, поэтому он это оставил. Сейчас он хотел вызвать у профессора тот же восторг, что всегда видел на лицах клиентов, поэтому плавно повел головой, встряхнув длинными волосами, поглаживая руками свое тело, не торопясь начать обнажение. Новички думали, что это главное во всем процессе - скорее скинуть одежду, чтобы показать клиенту всего себя, но их всегда больше увлекала загадочность танцора, нежели обнаженное тело. Этим занимались в аду, уровнем пониже, а его задача была делать все медленно и плавно.
Покачивая бедрами, Алан обошел вокруг шеста, держась за него и чуть отклоняясь в сторону, словно был готов упасть в любой момент, даже слишком низко наклонился к клиенту, отчего его волосы явно защекотали его нос, а потом вновь встал ровно. Пальцы уверенным движением скользнули по пуговицам его черной рубашки, постепенно их расстегивая, одну за одной, остановившись на половине, обнажив лишь верхнюю часть его груди. Прижимаясь к шесту спиной, двигаясь словно всем телом в такт тихой музыки, он начал гладить свою грудь рукой, задевая обнаженные соски и чуть сжимая их. С его губ сорвался тихий стон - всего лишь игра, это не так уж приятно, но обычно это вызывало экстаз. Но это только начало, первый шаг, после которого он резким движением дергает рубашку, заставляя пуговицы звучно покатиться по сцене и полу, а сама ненужная рубашка летит к ногам профессора. Алан же возвращается к шесту, ощущая теперь уже голым телом холодный металл, который не способен остудить его самого, словно горящего адским пламенем. Здесь он устанавливает порядки, а остальные лишь льют слюни себе на коленки, желая к нему прикоснуться. Он же недосягаем для них, извивается у шеста всем телом, словно он был зачарованной змеей, а его тело было лишь инструментов для удовлетворения людских желаний. Ему казалось, что такой как Уильям сразу же кинется к его ногам, потому что профессор казался человеком, начисто лишенным ласки и удовольствий в жизни. Именно чтобы доказать это Алан плавно спустился по шесту, максимально раздвигая ноги, а потом встал на четвереньки, ползя в сторону профессора и позволяя себе легкую полуулыбку.[nick]Alan Brody[/nick][status]I know people need love[/status][icon]https://i.imgur.com/x3YHGQn.png[/icon]
[nick]William Islington[/nick][icon]https://i.imgur.com/0svYqS7.png[/icon][status]всего лишь писатель[/status]В зале лишь я и ты, (похуй) похуй на остальных
В их бездне залитых речей и голодных взглядов
Я растворял безучастно
Влечение, которое ядом
Точило семейное счастье
(Влечение к тебе)
И сейчас я по-настоящему счастлив
Потому что свободен, вроде, был только что, но...
Азраэль. Ангел смерти, сопровождающий в другой мир. Азраэль, словно по канону в чёрной рубашке, маске, с чёрными как смоль волосами. Глазами ониксами, сверкнувшими в приглушенном свете. Слишком все символично, что начинаешь даже верить в то, что что он вот-вот и правда проводит в другой мир. Лёгкая полуулыбка обещает, что все будет хорошо (умирать не страшно), что в этом (загробном) мире похоти, искушений и грехов ему уготовано самое лучшее место. В первом ряду.
Бери пример с меня. Протяни руку.
Рука его личного на это время ангела касается шеста, тонкие пальцы сжимают металл. Он предпочитает обращать внимание на детали, а не на картину в целом. Босые ступни, тихие выдохи. Дёшево, слишком дёшево, чтобы купить его интерес. И все же... Он думает, что даёт шанс этому самолепному произведению искусства, но шанс здесь дают ему. Сметают границы личного пространства одним оборотом, лёгким движением воздуха у самого лица, словно морской бриз, можно уловить даже запах, только осознать не получается.
Не верю!
Очень хочется сказать это вслух, после очередного томного выдоха, наигранного и отрепетированного не меньше, чем сотрю раз. И очень хочется действительно "не верить", но рука все же сжимается на подлокотнике, как доказательство того, что самоконтроль существует; но он все же нервно сглатывает, предостережением что самоконтроль это иллюзия, тут задевается что-то большее, что проигнорировать не получится.
Но он пытается. Пытается смотреть исключительно в глаза, не обращая никакого внимания на тело. Но все равно, не замечать чего-то совсем уж явного не получается.
Молодое тело, гибкое и тонкое, как ивовый прут, гнется и не ломается.
Смотреть в глаза.
Выпирающие ключицы, плечи, тёмные волосы контрастом со светлой кожей.
Он мог бы быть не меньше, чем наследным принцем (загробного) мира, с его осанкой, чертами лица, с его взглядом. Он бы мог, перед ним одно желание – преклонить колено, не смея смотреть в глаза. Но он здесь, растрачивает свою красоту, грацию, силу, растрачивает всего себя на кого-то вроде...
Глупая попытка отвлечь свои мысли, смести напрашивающуяся похоть и желание жалостью. Может, война ещё и не проиграна, но это сражение – точно. Никакие эпитеты, метафоры и поэтические сравнения, которые его мозг лихорадочно пытается придумать, не могут перекрыть то древнее, животное, что просится наружу едва ли не скулежом, царапая что-то одновременно в горле, в груди, в животе.
Хорошо сыграно.
Он бы позволил себе лёгкую полуулыбку, как признание своей полной капитуляции, и это было бы даже уместно, будь это конец. Но это только начало. От напряжение ему сейчас решительно кажется, что все его тело занемело, он не может пошевелить и пальцем.
Это не поддается никаким объяснениям, но он не может отвести взгляд. Как можно даже помыслить отказаться от созерцания этой поразительной терпеливой грации, с которой Азраэль (хочется попробовать это имя на вкус) опускается вниз, вставая начетвереньки. Если этот зверь, со всем своим изяществом захочет вцепиться ему в глотку, перегрызть артерии, то он готов будет подставить ему шею. Ведь выбора не остаётся. Это понимается с поразительной отчетливостью, с каждым сокращенным миллиметром на их короткой дистанции.
Это однозначно очень и очень плохо... Совсем не то, чего бы хотелось. В чужой полуулыбке мнится превосходство с презрением. И чем ближе, тем... Чужая полуулыбка обнажает свои же страхи, пороки, стирает личность. Чужая полуулыбка заставляет отвести взгляд в сторону, и он теперь совсем не уверен, что сможет его поднять.
Если тут все на животных инстинктах, то его смело можно считать самым слабым, потому что единственное, что хочется – сбежать поджав хвост.
Сбежать от самого себя.
Но бежать здесь совершенно не куда, поэтому все, что остаётся - посильнее вжаться спиной в спинку кресла, выигрывая жалкие миллиметры дистанции. Какая малость.
Высокохудожественная пытка. А всего-то надо признать свои слабости. Позволить им нежно провести по натянутым нервам, мягко расслабить, распутать. Стоит признаться себе, чтобы дышать стало легче, чтобы можно было облизнуть пересохшие губы.
Врешь, тебе нравится.
Сколько самообладания нужно, чтобы сейчас вместо всего посмотреть на наручные часы.
Отредактировано Richard Graham (2018-01-12 20:44:13)
Сцена не была такой уж большой, но Алану начинало казаться, что расстояние между ним и профессором как-то не особо сокращается. Вероятно, дело было в том, что на каждое его скольжение вперед, профессор отодвигался назад, вжимаясь в спинку, но парень решил, что ему это показалось. В самом деле, никто и никогда не сбегает во время привата, все наоборот тянутся ближе, а уж этот парень и вовсе странно, что выглядел таким спокойным. Нет, он не считал, что мистер Ислипислимисли (его фамилию Алан бы не вспомнил хоть убей) был каким-то озабоченным или вроде того, но очевидно ведь было, что перепадало ему не часто, поскольку он был просто никаким. Из разряда тех преподавателей, что просто есть и то хорошо. Даже Алан, который в свое время был влюблен почти в каждого человека в университете, просто прошел мимо него, а на лекциях все время спал. Тот факт, что он сейчас сидел в вип кресле просто позволил мысленно поставить Алану на его лоб печать "типичный". Вроде как отметить, что в нем совершенно точно не осталось ничего особенного и интересного. Впрочем, это не мешало парню выполнять свою работу на все сто.
Добравшись до края сцены, Алан уселся на нее. скинув ноги вниз и продолжая плавно двигаться. Словно не встав, а взлетев, он одним резким движением оказался рядом с профессором, начиная стягивать с себя брюки, стоя так, что его ширинка была на уровне глаз профессора и он мог крутить своим задом, да и передом тоже стоя почти вплотную. Тут обычно в его сторону начинали тянуть руки вдвое усерднее за что обычно по ним и получали, но этот же субъект просто уставился на свои часы. Это задевало, потому что Алан считал себя действительно красивым и интересным, уж явно настолько, чтобы не отвлекаться пока он танцует. Для него это произвело эффект своеобразного вызова, поэтому он стал стараться лучше, пытаясь раздразнить профессора. Вот его руки легли на резинку трусов и он похотливо облизнулся, чуть оттянув их вниз, но тут же вернул на место, продолжая движения телом. Двумя руками он уперся в в подлокотники кресла, поверх рук профессору и поднялся головой от его ширинки до лица, чуть замерев рядом с его губами, просто чтобы он почувствовал на них его дыхание, а потом отстранился, проведя рукой по его шее и подбородку, едва касаясь пальцами.
Танец уже определенно должен был переходить к какой-то кульминации, а это означало либо вернуться на сцену и раздеться таки полностью, либо подобраться ближе к клиенту. Он сейчас выбрал второе, потому что отчего-то, возможно из-за того, что тот посмел пялиться на часы, не хотел сейчас показывать ему все прелести своего тела. Лучше уж было этого сухаря чем-нибудь другим поразить, поэтому из очередного поворота и движения бедрами, он резко оседлал его колени, поерзав на них задом, чтобы устроиться удобнее и прижать его всем телом к спинке. Он вроде как пытался в нее вжаться, так теперь точно может это сделать, под таким-то давлением и напором со стороны стриптизера.
Двигать телом Алан продолжал, даже сидя на нем. Извиваться все сильнее, впиваясь пальцами в спинку, тряхнуть головой, отчего отросшие волосы явно должны были пощекотать лицо клиента, а потом встретиться с ним взглядом, всего на секунду, не больше, чтобы тот мог увидеть все это адское пламя в его глазах. Да, здесь он был ангелом, но все же не самым светлым, а тем, что ведет в тайный и темный мир, где лишь мрак и похоть. Его тело было проводником туда и словно в похотливой агонии, оно двигалось под свою собственную музыку, которая вот-вот должна была кончится. Настоящая музыка, которая всегда играла фоном во время танца, тоже достигала своей кульминации, хоть Алан и игнорировал ее всегда, двигаясь в своем ритме, той музыке, что играло его тело во время всех этих движений. Скоро все должно было закончится, поэтому следовало сбросить с себя что-то еще. Белье или маска - в такой позе выбор очевиден. Сдернув маску с лица, отчего на его тут же закрыли локоны, которые до этого были примяты резинкой, Алан подался вперед, не давая профессору увидеть его лица и позволил себе еще одну шалость, игриво куснуть его за мочку уха, а потом сесть на его коленях ровно, демонстрируя теперь себя во всей красе. Лицо больше не скрывала маска, а похоть в глазах медленно гасла, заменяясь любопытством.
[nick]Alan Brody[/nick][status]I know people need love[/status][icon]https://i.imgur.com/x3YHGQn.png[/icon]
[nick]William Islington[/nick][icon]https://i.imgur.com/0svYqS7.png[/icon][status]всего лишь писатель[/status]
Ошибка. Глупая ошибка думать, что все закончится так легко и просто. Отсюда не выходят живыми. Не такие как ты. Если пугает даже намек на близость, что говорить о громком крике, вызывающем безумстве действий и жестов. Секс – это потребность. Секс – это вызов. Это не стихи, не глупая проза, это не то, что можно выразить словами и ничего из того, что он бы смог написать даже в лучшей из лучших своих книг; из того, что можно. Из тела в тело, горной бурлящей рекой.
Больше без намеков. Брюки вниз. Сильные стройные бедра, выступающие бедренные кости, подтянутость. Тонки пальцы, наверняка жесткие. Неприкрытая сексуальность.
А где твоя? Ты хочешь? (Ты хочешь)
Инстинкты здесь и сейчас должны быть направленным на что-то большее, чем просто дернуться от прикосновений, вцепившись в ручки кресла, чтобы напряглись все сухожилия и кости в пальцах. Ты чувствуешь? Теплые ладони. Совсем не вяжется с образом, с мыслями.
Внутри него все замирает, когда поднимает голову движение бога, знающего свое великолепие и превосходство, бога только что зажегшего солнце. Так близко. Чувствует горячее дыхание на своих губах и боится дышать. На дрожащий миг кажется, что его сейчас поцелуют, чтобы после он умер. Но… Еще рано, конечно, и он ускользает. И мимо строк читается – и не мечтай.
Откуда во взгляде столько мольбы перестать, когда куда уместнее было бы молить продолжить. Немое пожалуйста. Но здесь другие правила, игры жестоки, а ставки высоки. Поэтому от легких прикосновений сотни разрядов тока, мурашки, следом за чужими пальцами от подбородка, по шее, прямо в желудок льется металл, раскаленный и тяжелый. Он чувствует, как тот застывает в горле, как тяжело сглотнуть и вдохнуть, как тяжесть опускается. Мидас. Новый Мидас двадцать первого века, со своими проклятыми прикосновениями.
Слышно?
Громкий выдох, потому что так близко, так тесно, так горячо. Это, пожалуй, уже даже больше, чем просто слишком. Но нет сил (ложь, нет желания) возразить.
Золото желания и зараза чужой похоти расползается по венам, ещё немного – зазолотеет сердце, ведь уже так тяжело бьётся, что слышно в своих же ушах, что ещё немного - выскочит, или камнем рухнет куда-то в пах.
Не смеет шевелиться. Прикоснуться к богу – кощунство, отвести взгляд – самоубийство. В чужих чёрных глазах он видит свою и его смерть, возрождение и снова. Остаётся молиться, чтобы собственные слабости и желания в своих же расширенных зрачках утонули. Остаётся благодарить, что здесь не видно (но сам он прекрасно чувствует), как горят его щеки.
И это пугает. Осознание–знание.
Сдавайся.
Он прикрывает и чуть закатывает глаза, чувствуя лёгкий укус на мочке уха, и не стонет лишь потому, что вовремя закусывает обратную сторону щеки. Это слишком, это чересчур, это сверх меры, это… Прекрасно. Хватит обмана. Снимаем маски, и…
Прикрывает глаза, будто от резкой боли. Хмурится. Это, пожалуй, достойно тихого полустона на грани отчаяния, когда он немного запрокидывает голову. Одеревеневшей рукой с затекшими пальцами касается переносицы, чуть повыше очков. Приоткрывает рот, в попытке что-то сказать, но тут же закрывает. Вдох.
Артур? Ален? Адам? (Азраэль) Алан…
Какое, к черту, спокойствие.
– Ты… – Как непрофессионально, разве можно. – Вы…
Выдох. Опускает руку обратно на подлокотник, сжимая уже практически по привычке. Не к месту, но помогает унять - или по крайне мере не показывать - дрожь.
И что теперь? Все это висит над ним ужасной ошибкой и уже начинающим облизывать щеки и горло чувством вины.
За что? За свои слабости? Человечность?
Все это давит. Или давит вовсе не это, а то, что на его коленях все еще сидят, вот так неприкрыто выставляя себя, словно в насмешку.
– Господи, Алан, Вы… – Тихо так, не зная куда взгляд деть и куда убрать из взгляда всю свою жалость и вину на грани безумия. – Вы не должны… – Не заканчивает, не может просто добавить «все это», словно бы осознав, что только что было, как, зачем, для чего и почему. – Извините, можно… – Чуть пожимает плечами, опуская взгляд вниз, явно намекая что хотелось бы выйти хотя бы из этого неловкого положения и слишком уж явно стараясь не смотреть на его бедра. – Мне было бы проще, если вы… – Сколько слов, сколько глупой неловкости.
Отредактировано Richard Graham (2018-01-12 20:45:10)
Он победил в этой битве, профессор показал все же свои эмоции. Можно было бы надеть корону, которая в сочетании с одним лишь бельем на теле смотрелась бы в духе какой-то истории про того самого голого короля, но что-то в движениях профессора, либо же в его взгляде, действует на Алана как ледяной душ. Он так увлекся этой игрой, что совсем не думал о последствиях, просто желая достигнуть своего и показать, что вот этот старый диван такой же как все остальные люди. Зачем? А ему так было проще не расценивать своих клиентов как людей, не думать о них, даже не пытаться пропустить через себя их речи и обещания. Сколько из них писали ему письма, как и многим другим стриптизерам. Кто-то сразу их выкидывал, кто-то читал хвалебные себе оды. Алана хватило лишь на пару писем, чтобы его стало тошнить от контраста того, что читается в глазах людей и тем, что они пишут в письмах. Эти люди гнилые, все до одного. Кто-то просто притворяется хорошим, кто-то даже не пытается. Хороших здесь нет и друзей надо искать за пределами этого места. Там его очевидно поимеют с такой же вероятностью, но хоть пойдет он на это не так явно.
Дурман быстро уходил из его разума, и он осознавал, что это не просто его скучный профессор, который читает скучные побочные лекции скучным голосом, а тот самый профессор помноженный на вип-кабинку, что в итоге означало надпись "ПЛОХО" большими буквами во весь его лоб. Люди обладающие хоть какой-то властью всегда стараются получить от других все, что можно было бы из них выжать. У клиентов над ним власти не было, поэтому он спокойно показывал им себя, не боясь последствий, вот только у этого человека она была, хоть и малая, но все же. Если он завалит этот предмет, то это создаст кучу проблем, которые могут в итоге лишить его любимого дела. А мистер Ислингтон - от страха даже вспомнилась фамилия - теперь вполне может за оценку попросить не только его скудных знаний, ведь он его возбудил. Показал себя таким, каким бывает лишь в этом месте, а людям подобное нравится, они начинают думать, что люди вроде Алана могут сделать для них все, нужно лишь найти рычаг.
В мыслях Алана профессор становился все страшнее и страшнее, каким-то озабоченным маньяком, который теперь не даст ему прохода на учебе и вообще испортит всю жизнь. Еще у него почему-то в его фантазиях стали появляться черты отчима, что пугало еще сильнее. Да что там, он себе это все так расписал, что был близко к панической атаке и в его голове раз триста каким-то хороводом пронеслась фраза, что лучше бы он трусы снял, в самом деле, хоть и не делал так никогда. Профессор же - в жизни пока не походивший на монстра из фантазий Алана - его отрешенности и ужаса в глазах явно не заметил, начиная говорить что-то несвязное. До Броди вообще очень туго отчего-то доходило, что он там говорит, поэтому и тон он толком не различал. Слишком был занят своими мыслями, которые призывали его спрятаться под диван, либо же позвать охранника. Даже когда его в один из первых танцев прижали к сцене и облапали, было не так страшно как сейчас.
- Что? - Вроде бы все и так было плохо, но осознав, что он все еще сидит на коленях профессора, Алан мягко соскользнул вниз, подбирая свою одежду с пола у его ног, стоя на коленях. Не самые приятные ассоциации, поэтому он просто поспешил встать, накинув на себя только рубашку и растрепав волосы так, что они стали стоять дыбом и торчать во все стороны. - А вы...?
Спросить особо нечего, потому что вопросы вроде "а вы ведь теперь не будете меня домогаться?" или же "а вы можете стереть себе память и забыть, что видели меня вообще?" звучат как-то нелепо, да и потом вид профессора сейчас вообще вызывал желание задать совсем другой тип вопроса, который он был готов задать кому угодно и где угодно, но только не в вип-кабинке, сразу же после одного из своих самых горячих приватных танцев.
- Вы хорошо себя чувствуете? - Выглядел профессор хреново, чего уж сказать. Чего он там вообще лопотал, кроме как просил убрать его задницу со своих драгоценных колен, Алан не помнил, а видимо зря.
[nick]Alan Brody[/nick][status]I know people need love[/status][icon]https://i.imgur.com/x3YHGQn.png[/icon]
[nick]William Islington[/nick][status]всего лишь писатель[/status][icon]https://i.imgur.com/0svYqS7.png[/icon]
Дело было не в Алане Броуди. Вернее, и в нем тоже, но на его месте мог оказаться любой. Дело было в нем самом. Что для того, чтобы осознать ситуацию, происходящее, окружающее до мельчайших подробностей – потребовался кто-то знакомый, но хорошо, что не значимый. Чтобы якорем потянуть назад. На дно. Чтобы захлебываться там стыдом. И сразу все кажется иначе, и сам он себе кажется почти лицемером, и однозначно противным. Он же хотел его, не потому, что тот был ему интересен или симпатичен, не из высоких чувств, а по животному, на инстинктах. Даже нет, хотел не его, а хотел это тело. Сколько прошло? Пять минут? Десять? За сколько сломались его границы и стены, что казались гранитом. Он хотел его и еще немного и стал бы умолять, чтобы потом–сейчас, разбивать себя на части. Да, здесь по другому и не получалось, не тогда, когда так отчаянно навязчивы раздражители, и все же вина лежит на нем. Вся. Абсолютно. Можно было уйти (нет). Можно было попросить перестать (нет). Можно было что-то изменить (ложь). Можно было, хотя бы попытаться. Нет, нет, нет. Ещё немного, и этим можно будет порезаться. Ровно так же, как и об острые его взгляды, где вместо теплого соблазна теперь холодный лёд. А что ты хотел? Того фальшивого интереса, желания, страсти и приглашения? Ты бы хотел, чтобы он смотрел на тебя так, как никто и никогда? Он. На. Тебя. Не смеши.
Так холодно, что хочется перетянуть на себя все одеяло, мало тут одной вины, тут нужно раскаяние. Покаяние. Исповедь. Нужен пепел, и угли, по которым стоит пройтись в наказание, чтобы как минутами раньше, сгорать, только не изнутри. Зачем так отчаянно стараться быть лучше, если на деле щелк – сломался.
Главное не смотреть. По крайне мере, точно не на тело, не на спину, выступающий позвоночник, чёрную макушку... Хочется ударить себя по щекам. Это не правильно. Теперь уж точно. Но так сложно, Господи, сложно переключиться, когда ком в горле и желудке ещё тянет вниз.
Нет, если бы он только видел себя со стороны, если бы только смог почувствовать все то, что чувствуют люди сидящее на этом, по меньшей мере, кресле пыток. Он бы не стал его обвинять. Уж точно не в минутных слабостях, не в потере самообладания, не в свербящем желании. Просто не посмел бы обвинить, видя себя со стороны, свои гордо распрямляющиеся плечи на фоне этого неона, полоски металла...
Спасения нет ни в чем. Даже в часах: ни в самом циферблате, ни в самом прокручивании их на руке, затекшими ледяными пальцами. Ещё немного и выступающий механизм для подзавода раздерет кожу.
Был какой-то вопрос?
– Что? Да, замечательно, спасибо. – Как-то на автомате, быстро подняв взгляд. Стоп. То есть... – Я не то имел ввиду. Спасибо, что спросили, а не... – Старается смотреть в глаза, правда старается, но чужой взгляд слишком тяжелый, чтобы с ним встречаться. – Ну, за это вот все, конечно, тоже спасибо. – Уже чуть тише, отведя взгляд. Так попроще. – Или, вернее... – Выдох. Попытка взять себя в руки, растерянная улыбка с отчаянным желанием что-то ей исправить, сгладить. – Я просто не знаю, что следует говорить и делать в... таких ситуациях. И местах. И... – Ты уже сказал слишком много, чтобы сделать и без того плохую ситуацию хуже. Тут уже совсем не место для глупых оправданий, улыбок. Тут бы лучше молчать, и делать вид, что ничего не произошло. Молчать изначально, позволяя себе не более, чем стоны, а не называть имена, не извиняться, и не просить. Сейчас было бы проще уйти. Просто молчи. Не спрашивай про деньги, бога ради, не спрашивай про... – Я должен дать какое-то денежное поощрение или вознаграждение? Просто любой труд должен оцениваться, я уважаю то, что...– Снова выдохнуть, на этот раз обреченно. Прикрыть глаза, снова потереть переносицу, удивиться холоду и отсутствию чувствительности в подушечках пальцев. Лишь бы взять себя в руки. Начать говорить медленнее, размеренее. – Не слушайте меня, Алан. – Вот так. Хотя, а какую именно часть надо не слушать, про то, что уважает, или... Сколько мольбы во взгляде избавить его от этих мучений. Забыть все это. И сделать вид что этого нет. Потому что ещё немного, и он снова попытается что-то исправить (на деле - сломать и без того хрупкое в трещинах) своими словами, которых сейчас от нервов слишком много.
Отредактировано Richard Graham (2018-01-13 07:58:10)
[nick]Alan Brody[/nick][status]I know people need love[/status][icon]https://i.imgur.com/x3YHGQn.png[/icon]
Не грубить клиентам. Никогда. Даже если те вели себя как твари и несли всякий бред. Надо было лишь вежливо улыбаться и спокойно отвечать, потому что клиенты вкладывали в это место огромные деньги. Защищать же танцоров должна была охрана, да и то только в тех случаях, когда кто-то переходил грань. Его же работа быть максимально покладистым. Именно поэтому он сейчас спокойно, насколько это было возможно, слушал все, что там тараторил профессор, упуская половину, но застыв как изваяние, попутно к статусу маньяка и насильника приписывая Ислингтону еще и то, что он брал взятки со студентов. Конечно брал, иначе откуда у него деньги на вип-пропуск. Алан бы сам такой никогда не смог купить, хотя и не стал бы пытаться. Сейчас-то он у него был, но в свободное время он предпочитал отдыхать в другом месте, а не совать коллегам в трусы деньги, которые у этого шеста и заработал. Этот же жуткий субъект вообще собрал все пороки, а так по виду и не скажешь. Обычный бедный старпер, который ходит по дому в застиранных трусах и засаленной майке, после работы протирая жопу на не менее протертом диване. В этом Алан был уверен, а он вон как вечера проводил, пусть вип-кабинку и выиграл, но против цены пропуска, это все равно были копейки и он мог бы себе его купить. Вон даже сейчас за что-то ему деньги предлагал.
За что именно? За продолжение танца? За какие-то дополнительные услуги, которые новички всегда ждали от танцоров? И ведь не повторит же, что он там от него хочет, а Алан просто прослушал. Он все еще был в странном состоянии, застыв и вцепившись в накинутую рубашку пальцами так, что костяшки побелели. От напряжения они явно должны были болеть, но он этого не ощущал, желая как можно скорее уйти из этой кабинки, но на заглянувшего на секунду Ангела отреагировал простым кивком, почему-то отпустив его, одним взглядом показав, что все нормально и без его помощи. Все определенно не нормально, выпустите меня отсюда.
- Какая плата? Я не собираюсь для вас ничего сделать. - Тон и взгляд совсем не те, что им положены. Слишком уж много там недовольства, отчаяния, разочарования, страха. Особенно страха, просто целый океан паники, которую он сам разводил внутри себя, понимая все слова профессора совсем не так, решая, что тот делает намеки. Явно ведь не просто так он это все говорит. - Можно я просто пойду?
Еще одна ошибка, которую точно не стоило делать, потому что хуже чем высказать клиенту что-то в грубой форме, было показать перед ним слабость, а в этом вопросе было столько мольбы, словно его уже изнасиловали и он просто собрал по полу свои вещи, остатки своей личности и теперь хотел просто уползти. В этот раз в руку зашедшего Ангела, он просто вцепился и вслед за ним покинул комнату, даже не попрощавшись с профессором и не слыша, что он там еще хотел сказать. Ему хотелось просто принять душ, покурить, а потом проспать примерно три следующих месяца, попутно и пары его прогуляв, но даже эта смена еще была не кончена и заверив коллег, что чувствует себя идеально, Алан вновь оказался на сцене, отказавшись сегодня от всех випов и просто танцуя у шеста, потому что так было лучше и проще. Толпа людей перекрывала шум в голове, привычные движения гасили панику. Он и сам не знал отчего так разнервничался там в той комнатке. Видимо, это у него какая-то форма клаустрофобии развилась, либо же профессорофобии, но сцена гасила все это. Тут он снова был главным и мог чуть нагнувшись позволить засунуть себе в трусы купюры, оттолкнув босой ногой от себя мужчину у сцены, а потом на секунду вновь увидеть профессора, но лишь для того, чтобы скользнуть по нему злобным взглядом. Пока он на этой сцене, он просто недосягаем для остального мира, поэтому все проблемы уходили куда-то на потом, на завтра, на другую неделю, а может и никогда. Кто знает, может он вообще до следующей пары не доживет, а сегодня шоу должно было продолжаться, поэтому он извивался у своего шеста, вызывая возбужденные оклики в толпе. Шоу должно продолжаться.
[nick]William Islington[/nick][status]всего лишь писатель[/status][icon]https://i.imgur.com/0svYqS7.png[/icon]
Что-то здесь натягивается до предела, невидимой леской, что вот-вот будет резать и перерубать с плеча. Или это разыгралась паранойя, и в чужих действиях вместо грации и свободы дикого зверя – безысходность загнанного. Оставь его одного – будет из угла в угол метаться, со страхом и ненавистью поглядывая. Если и перегрызет глотку, так от отчаяния, а не ради демонстрации превосходства. То и оно, присмотрись. Потерянность, страх, дискомфорт и где-то на самых задворках паника. Что, больше не получается смотреть с тем восхищением и немым обожанием? Переполняет стыдом, жалостью и чувством вины. Давит, пережимая трахею, вынуждая приоткрыть рот и потерять все слова. Может, и к лучшему.
У него не взгляд, а одни вопросы.
Что, как, почему? Кивает, растерянно. Чтобы после уже осознать и исчезающей за шторами фигуре тихо сказать, что совсем не то имел ввиду. Чтобы теперь холодными руками закрыть лицо и выдохнуть, сложив, наконец, два плюс два (и получив вместо четырех пять, но сейчас искренне считать это единственным верным решением).
Вопросы, вопросы. Улыбки, интерес. Попытки заглянуть в душу, но взгляд почему-то на ширинку брюк. Он пытается отмахнуться, выпить, и просто слушать.
Как это было? Хорошо. Нет, даже замечательно. Только, почему-то, при ответе он отводит взгляд. Кто-то понимающе похлопывает по плечу, но едва ли тут действительно есть понимание. Дело ведь не в возбуждении, не в сумасшествии, а в том что бывает после. Холодное осознание.
– Как думаешь, они тут по своему личному выбору? – Глупо, так глупо озвучивать это вслух, потягивая что-то дорогое и уже безвкусное (все одинаковое, он едва ли ценитель), взглядом медленно двигаясь от одного шеста к другому. О таком не говорят, и уж точно не здесь и не так, но…
Ответ «конечно» его не устраивает, но он пожимает плечами. Конечно. Только, почему-то, никто не кажется счастливым. Или он просто выпил слишком много, что улыбки в глазах расплываются.
Дополнение «знаешь, сколько они получают? учителю и не снилось». Знает, что тот, кто получает «столько», едва ли будет раздеваться перед такими (и тебе подобными) людьми, желая чтобы такие вот лицемерные твари засунули им в трусы и руки деньги, а еще знает, что он – преподователь.
Остаток вечера – чистая формальность. Впрочем, после десятого (или это одиннадцатый) его перестает интересовать решительно все жизни и судьбы находящихся в этом здании, даже своя собственная. Пусть он сгорит в аду (но это будет не сегодня), но он смеется каким-то пошлостям, но в свое оправдание – он не смотрит на чужие тела и танцы (почти). Едва ли эти короткие взгляды можно контролировать.
И, как Чёрный Плащ, исчезаю в ночи
Оставаться здесь больше нет причин (назови хоть одну)
Да я ебал эту блажь: диско, лаунж, бар, чилл
Стрип-клубы — тем паче хуйня для дрочил
Прощай, Magic City!
Блядь, помолчим…
Его укачивает почти до тошноты в дороге, но это бодрит. Он бесконечно рад оказаться дома, закрыть дверь, раздеться и залезть в тишину спальни. Верил же, что уснуть будет просто…
Верил целый час. Это все Маргарита, или Мэри, или Джек. Может, все трое. Это они смешали ему, все спутали и путают сейчас. Путают мысли и желания… Он кладет руку на живот, прикрыв глаза. Почему не выходит из головы. Пытается забыть, не думать. Это не правильно, это не этично, этого просто нельзя вообразить. Но он воображает, вернее вспоминает… Эти мысли, со всей их неправильностью и аморальностью возбуждают.
Тут уже вера рухнула, как и вера в самого себя, потому что он сжимает рукой уже давно возбужденный член. Сам не замечает, что выдыхает со стоном. Его мысли заняты другим, его мысли воспроизводят тот стон Азраэля, и сейчас в собственной голове он не кажется и не выглядит наигранным.
Подсознательно знает, что если сейчас встанет или отвлечется хоть на мгновение – забоится стыда и лишит себя удовольствия, забудет всю яркость и насыщенность вечера. Плюет себе на ладонь и снова сжимает член. И снова стонет, и закусывает губу, и вспоминает, вспоминает.
Грубые обрывистые движения. У Азраэля в глазах его желания, темные топи похоти. Тогда, когда он сидел у него на коленях, так близко, прижимался, двигался, подставлялся под прикосновениях и здесь и сейчас (в этой лихорадочной фантазии на грани алкогольного безумия эти прикосновения получал)… Тут не до эстетики, движения все резче и грубее, вторая рука тоже уже внизу, поглаживая и оттягивая яйца. Кусает губы, выгибается. Азраэль, его ангел, прикусывает мочку уха, и он готов поклясться, что сейчас ощущает это не хуже, чем тогда: теплые губы, горячее дыхание. Боже, у него голова кружится. От Азраэля и всего этого вечера метафорически, и от алкоголя физически. Он зацикливает в своей голове этот момент, это ощущение, снова, снова и снова. Снова и снова, пока не кончает себе в руку с протяжным стоном.
Так тяжело дышит. Веки дрожат. Не может пошевелиться. Сил нет даже на то, чтобы укорить себя за эти мысли и не только. Он будет жалеть об этом, завра, послезавтра или через неделю – но точно не сегодня и не сейчас. А сейчас он просто уснет, обессиленный и пьяный.
Отредактировано Richard Graham (2018-01-16 20:12:39)
Вы здесь » Knocking on Heaven's Door » Новый форум » Неон
